До начала первого урока оставалось меньше двух минут, поэтому Антон торопился. Войдя в школу, он привычно поклонился чучелу ветерана и перекрестился. На всякий случай, повторил это медленно ещё раз — дрончекист иногда плохо распознаёт движения, и можно попасть как Лёха на прошлой неделе: его тогда с родителями вызывали к директору. Приезжал даже какой-то человек из МинОбрВоенВоспа и уполномоченный священник ЕРПЦ. Родители плакали, а Лёха на следующий день пришёл в школу с синяком и с тех пор почти ни с кем не разговаривал.

Антон быстро взбежал вверх по лестнице, коротко оглянувшись на тихо жужжащего в воздухе фойе дрончекиста, и успел войти в класс до звонка.

Папа рассказывал, что в его годы креститься на входе в школу было не надо, а ветераны были живые и их привозили в школу всего два раза в году. Все, конечно, уже тогда знали, что последний настоящий ветеран в городе умер в нищете в 2021, но не подавали виду. С байками родителей вообще никогда не поймёшь — где там правда, а где нет.

На истории было скучно и ужасно хотелось спать. С восьмого по двенадцатый класс курс по Великой Войне почти без изменений повторялся каждый год, и Антон слушал всё это уже по четвертому разу. Сегодня учительница снова рассказывала про битву на Эльбе в 1945, где советская армия разгромила американскую и продолжила поход на Берлин. Что-то здесь не сходилось, но Антон знал, что на экзамене будут требовать точного знания фактов, поэтому вопросов не задавал — ничего интересного всё равно не ответят, а проблемы могут устроить.

Перемена между уроками истории длилась всего десять минут. Покрашенные в три стандартных цвета стены рекреации немного раздражали. Антон отвернулся к окну, облокотился на подоконник и, отвлёкшись от ленты Социальной Сети, посмотрел на улицу. Родители говорили, что когда-то социальных сетей в России было много, и некоторые из них даже не контролировались РосКомЦензурой. Это они, похоже, не врут — так много и красочно рассказывают, и с такой печалью про них вспоминают — такое точно не подделаешь. Да и военрук — пьющий дед в грязном камуфляже — любит между солдатскими шутками и ощупыванием старшеклассниц приговаривать про то, что в сети «навели порядок» и «остановили западную грязь». Наверное, про то же самое говорит.

«Антон» — послышался сзади тихий голос Лёхи. Впервые за несколько дней он с кем-то заговорил. Лёха сделал паузу и проглотил ком в горле.

— Тоха, ты же понимаешь, что здесь лучше никогда не будет? — Тише, дебил! — Не бойся, этот дрон не работает. Его уже полгода починить не могут.

Дрончекист вправду медленно летал туда-сюда под потолком, как будто ничего не услышал.

— Тоха, ты тут один, кому можно доверять. Только не говори никому. Помнишь, меня недавно вызывали к директору? Они задавали мне вопросы, а потом решили, что меня надо наказать. Они на год отключили меня от Социальной Сети. Меня теперь как будто нет. Я ни с кем не могу общаться. Читать могу только то, что в утверждённых учебниках написано. Из музыки слышу только говно, которое у родителей играет. Новости узнаю только те, которые передают по телекрану. Они даже телевизоры свои дурацкие не постеснялись назвать как в книжке Оруэлла. — В чьей книжке? — Оруэлла. Забей, всё равно её нигде не найдёшь — не утверждена. Слушай, я решил кое-что сделать. Ты хороший парень — пару секунд Лёха молча смотрел на Антона — не приходи на уроки после истории. Скажи, что заболел, придумай что-нибудь. Мы с тобой, наверное, больше не увидимся.

— Да что ты несёшь? — Молчи и слушай — лёхины глаза блестели наворачивающимися слезами, он пытался говорить решительно, но голос дрожал, — я их всех ненавижу. Я никому здесь не нужен, ты никому не нужен, да и вообще никто никому не нужен. Школа делает людей такими же как эти мерзкие учителя, пиздящие нам на каждом слове. Такими же, как те лицемерные ублюдки в пиджаках и рясах, которые за мной приходили. И тебя тоже сделает таким же. Посмотри вокруг — других людей просто нет. — Успокойся ты. Через год школа закончится. — И что потом? Четыре года в институте, где ничему кроме богословия толком не научат; Армия или ментовка, где придётся делать всё, что скажет какой-то гондон типа нашего военрука; Госкорпорация, где я всю жизнь буду выполнять работу, с которой справилась бы мартышка. Меня всю жизнь будут окружать люди типа моих одноклассников или родителей. И какие бы планы я ни построил, меня в любой момент может уничтожить какой-нибудь мусор просто потому, что я косо на него посмотрел, и ему ничего за это не будет. Я их всех ненавижу. Я сделаю так, чтобы… Я хочу, чтобы их не было — Лёха тихо всхлипнул и отвернулся в окно. — Лёха, давай серьёзно. Ты что задумал? — Да ничего. Просто не приходи на следующий урок. Скоро звонок. Пойдём к кабинету. — Лёха, не надо. Учителя же не виноваты, они просто пытаются прокормить свои семьи, им нужна работа. А одноклассники-то что тебе сделали? Они не все плохие. И о родителях подумай! — Нет. Я слышу, что говорят про меня в классе, даже при учителях. И всем было похуй, только ты за меня вступался. Родители ничего обо мне не хотят знать. Они всю жизнь только и делают, что орут на меня, а теперь, когда стало законно, ещё и бьют. Учителя знают, на кого работают и что преподают, и их это устраивает. Одноклассники видят, какая жизнь их ждёт, и молчат. Родителям просто всегда было насрать. В этой стране нет невиновных. Ладно, пойдём. Звонок уже.

Чтобы отвлечься от услышанного, Антон старался внимательно слушать историчку и даже аккуратно записывал даты в тетрадь, но это не помогало. Антон знал, что Лёху надо остановить, но почему-то ему не хотелось этого делать. Он смотрел на спину Лёхи перед собой, на втихушку переписывающихся в СС одноклассниц, слушал разговоры парней с задних парт. Ещё немного подумав, он поднял руку и попросился выйти. Быстрым шагом он дошел до кабинета директора и рассказал всё, что успел понять из разговора с Лёхой. Директор сказала ему посидеть за дверью до звонка и схватилась за телефон.

Когда прозвенел конец урока, к Антону подошел человек с солидным пузом, торчащим из-под расстегнутого пиджака, и протянул руку. Антон узнал его — это был тот самый человек из МинОбрВоенВоспа, который приезжал на прошлой неделе. Человек сказал, что Антон многого добьётся, и такие кадры нужны стране. Потом приехали с телевидения, брали интервью, разговаривали как с народным героем. Приехал даже сам уполномоченный митрополит Сергий, обещал устроить Антона без экзаменов на факультет теологии в любой вуз. Никто из них не отвечал, где Лёха и что теперь с ним будет — уходили от ответа.

Родители встретили Антона счастливыми — они видели интервью с ним по телекрану. Папа сказал, что Антон многого добьётся. Весь следующий день звонили из каких-то газет, а учителя вдруг стали наигранно вежливыми.

Антон списывал с экрана и думал о своём будущем. Хотя все одноклассники ему теперь завидовали, и вариантов было много, ни один его не привлекал. Он вспомнил лицо директрисы, золотую оправу человека из МинОбрВоенВоспа, огромный крест митрополита Сергия. Неужели ему придётся стать таким же, как они? Как это получилось? Неужели всех остальных это устраивает? Кто виноват, что мир именно такой? Из-за приоткрытой двери раздавалось едва различимое жужжание дрона. Антон снова прислушался, о чём говорят парни на задних партах; снова посмотрел на одноклассницу справа, на бледную учительницу, на исписанный фамилиями полководцев экран и на непривычно пустую парту впереди себя.